Снова двадцать, снова тело смеется молодостью и светится грациозной красотой. Молодость!
Она шла по зеленой траве босиком. Колючие травинки забирались между пальчиками и щекотали раскрасневшуюся кожу, непривычную к шагу без обуви. Это был не город, здесь можно не бояться ходить так. Неохватное русское поле, полное цветов; там, впереди – овражек с ручейком, зеленая березовая рощица, уютная такая, стройная; она примостилась под боком угрюмого и надежного ельника, по отчески обнявшего стайку черно-белых деревцев своими косматыми лапами.
Она подошла к краю оврага. Дул теплый и вместе с тем свежий ветерок. Он нес запах Мечты. Она ловила носом его тонкие пронизывающие потоки, подставляя лицо под свет горячего желтого солнца. Волнами резвились Ее распущенные волосы. Он был где-то рядом, но Она не видела Его. Только чувствовала: как-то необъяснимо, словно могучее присутствие исходило из самой земной тверди, из этого плодородного пласта, нетронутого варварской сохой. Он не показывался. Это так обидно, так унизительно! И вместе с тем заставляет алкать встречи, и бьется сердце сильней от одной мысли, что вскоре Они воссоединятся. Желтые глупые одуванчики покачивались у края овражка. Где-то без умолку пели птицы, и стрекотали насекомые.
Она вдруг обернулась, качнув невесомым платьицем на ветру. Он стоял у Нее за спиной. Высшее ее на голову, красивый, ясноокий, в подпоясанной рубахе и тоже босиком. Она улыбнулась, ринулась навстречу, но Он не заметил Ее: погладил небольшую бородку, озадаченно глянул куда-то в сторону и уверенным шагом двинулся прочь. Он удалялся с какой-то неестественной скоростью, миг – и едва виднеется цветастая рубаха на самом краю поля. Там он нагнулся к земле и уверенным врачующим движением сломал кустику больную ветку, зажав сокоточащий порез чем-то липким. А потом пошел у Ней, целенаправленно, уверенно, ничто не смогло бы остановить Его.
Они встретились. И встали друг напротив друга. Слова были не нужны – ими можно обмануть, ими можно обмануться, ими можно сказать глупость, и в них глупость можно услышать. Не нужны были и объятья – ветер встрепенулся, зашумел, и начал носиться взад-вперед, лаская Их, проникая сквозь каждую пору одежды, сквозь кожу, через жилы Их тел – прямо в душу. Ветер ласкал Их, носясь взад и вперед, помогал Им. Ветер ласкал Их, Они ласкали ветер, через ветер ласкать друг друга.
Он протянул Ей руку. Она никогда не знала, что именно Он хочет предпринять в такой миг, Он был для нее загадкой, непрочитанной книгой. От того было немного не по себе, немного боязно, но всегда неизменно интересно. Она медленно потянулась вперед, Его рука бережно сжала Ее руку.
Зеленая трава, одуванчики, ветер – бегом, бегом, бегом с оврага вниз, к ручейку, прыжок через ледяную искрящуюся воду. Его рука надежно держит Ее руку. Березы все ближе и ближе, дружные сестры, расчесывающие свои космы все лето напролет и так сразу седеющие осенью. Прыжок! Прыжок, кончик ноги коснулся верхушки дерева, прыжок, прыжок, ели качаются, волнуются, ворчат, что нарушен их покой. Зеленый колючий ковер плывет под босыми ногами, прыжок, прыжок, снова прыжок! Взгляд назад – сколько леса осталось за спиной, и как просто было преодолеть все это расстояние с Ним.
Прыжок и… Вода! Чистая, сверкающая гладь озера, отражающего с себе весь подлунный мир. В его глубинах колышутся водоросли, рыщут щуки, и прячутся окуни. Но, главное, озеро отражало небо. Бегом, бегом, бегом! Слепящие брызги играют в сиянии дневной звезды, все платье и ноги мокрые. Весело, светло, легко. Так легко! И полет, Он оторвал Ее от зеркала воды и понес в небо, где лишь птицам дано парить.
Чистое, синее небо! Аж дух захватывает, как глянешь из него вниз, на отягощенную своей материальностью землю. Воздух сам рвется в грудь могучими толчками. Кажется, попадешь после полета на землю – и задохнешься, не сможешь там дышать, тяжело там. И у Нее выросли крылья! Он вырастил их для Нее. Невесомые, дрожащие, прозрачные, но такие надежные, такие крепкие. Он держал Ее за руку и направлял Их полет. Так чудесно! Так желанно! Она скользила пальцами в мутных белых облаках, жмурилась от стрельнувшего в глаза солнечного лучика. И дышала этим небом.
Она взглянула в Его лицо. Оно было совершенным, именно таким, какое было нужно Ей. До последней черты, до последнего изгиба, оно было для-Нее вплоть до каждого волоска. Он улыбался.
Небо. Небо. Небо. Везде вокруг – небо. Оно уходит в бесконечность, преодолевает ее и возвращается у тебя из-за спины, чтобы вновь унести твои помыслы в неизведанное далёко; пленить, подчинить душой, сердцем и, в последнюю очередь, телом. Не отпустить, соблазнить.
Она попыталась полететь назад. Но Он желал держать путь на рассвет, Ей же сейчас хотелось лунной ночи. Рывок один, другой. Не поддается, не хочет он лететь в ночь, жаждет тепла рассвета. Жаждет тепла для Себя. И вдруг – Он отпустил Ее. Не надо, раз не хочешь тепла, не держу, мол.
Крылья затрещали, захрустели, потяжелели, начали тянуть вниз. Падение, ветер свистит вокруг, трепля Ее, словно тряпку. Трудно дышать, незачем дышать. Хрип, стон, тишина. Крылья тянут вниз, холод их стеклянных перьев опаляет сердце, обращает его в лед. Падение. Бесконечное. Безнадежное. Падение куда-то в ночь, внутрь, в темноту, одиночество, безразличие. Крылья тянут вниз. Схватить нож? Отрезать? Спастись? Нет, нельзя, ведь Он подарил их Ей. Ох, они тянут вниз…
Падение. Звон. Осколки. Они режут. Тело словно обрушилось на терку – беспощадно, всем своим весом. И больше ничего не чувствует. Нечем чувствовать. Все было принесено в жертву ради Его улыбки и крылий, подаренных Им. Ради них, наверное, стоило пойти на это. Стоило? Надо было? Ответа не знает никто…
Она встрепенулась всем телом и пересекла ту зыбкую грань, что отделяет сон от реальности. Открыла глаза. Рано, шесть часов утра. Она заставила будильник замолчать. Московская осень. Надо на работу.
Он лежал рядом, даже не проснулся. Наверное, опять засиделся допоздна. Им было уже за сорок пять. Она вгляделась в его лицо. Совсем не как у Него. Ну совсем другое, оно не нравилось ей. Особенно по пробуждении, когда лишь миг назад Он улыбался ей. Странно, она не помнила Его лица, хотя видит его во сне уже много десятков лет…
В доме так пусто. Дети уже выросли, упорхнули из родительского гнезда, как и положено.
Она встала. Оделась. Он все еще дрых. В чем-то она любила его: по своему любила, неискренне так, малодушно. Скорее, из жалости. Он был лишь жалкой пародией на Него. Зато верный, честный, надежный, добытчик, никогда не бросит, всегда выслушает, скажет что-то хорошее, хоть зачастую и глупое, веселый, когда-то давно даже был романтичным в мелочах жизни. Но совсем не Он, даже близко нет. А по утрам – после встречи с Ним – она его и вовсе ненавидела. Полоснуть бы его вот сейчас чем-нибудь острым, чтоб хоть частично прочувствовал те разбитые крылья… нет, нет, не надо… пусть живет…
Горячий чай льется в кружку, бутерброды на скорую руку. На улице дождь. Угрюмое небо плачет, рассекаемое ранними рейсами Аэрофлота. Мокрый асфальт, пустые качели, песок и грязь.
Сон. Реальность.
Иногда кажется, что сон – вторая реальность, яркая, неподдельная, искренняя. А реальность – серый, изнуряющий сон, который никак не унесется прочь с беспокойно трепещущих ресниц. Если жизнь человека – это сон Бога, то, скорее всего, Бог болен шизофренией в тяжелой ее степени. Другого объяснения – нет.
Жизнь. Смерть. Зачем она живет? Затем, чтобы увидеть недостижимый Идеал, побороть наваждение, проснуться в боли от осколков взорвавшихся крыльев и окунутся в рутину своей жизни и существования со своей ненастоящей любовью? Или для того, чтобы прорваться сквозь серые полотна, порвать все и всех на своем пути, сокрушить неприятелей и блаженно откинуться в объятья Того, кто обязательно бросит. Но как он ее бросит! Так не бросит никто, кроме Него…
Все! Хватит! Пора на работу.
Детишки в школе заждались, а свет знаний им никто, кроме нее, не принесет…
--Вот такой, имхо, ужас. Такая трагедия. Мне от этого рассказа не по себе. Что думаете?
Изменено: V-Raptor, 06 Октябрь 2006 - 22:47
