4 ответов в теме

[DAFf]

Недоделанная версия. В ближайшее время будут внесены все необходимые изменения.
Песня: Melissa Williamson – Lost Carol (from Silent Hill 3 OST)

Город

Дженифер была первой в городе, кто проснулся по зову этого странного голоса. Звучание было каким-то ирреальным: казалось, что голос звучал только в голове, но в то же время можно было без труда определить его источник. Голос был поистине красивым, возможно, это и манило выйти и посмотреть на его обладателя. А может быть, сама песня на непонятном, но будто бы родном, будто бы праязыке, своим содержанием приглашала выйти навстречу своему исполнителю… исполнительнице. Дженифер накинула куртку, обула отцовские ботинки и вышла на улицу.
Улица оставалась пустынной недолго. Вскоре Бахман-стрит начала заполняться своими жителями. Выходили все; те, кто не мог выйти самостоятельно, были на родительских руках. Странно, но ни один из младенцев не плакал. Все, от мала до велика, обращали заинтересованный взгляд в сторону, откуда доносился голос… и ни один не издавал ни звука. Лишь пытались определить источник пения, вооружившись кто фонариком, кто керосиновой лампой, кто зажигалкой. Дженифер была единственной безоружной против ночной тьмы, но пока она находилась среди этой толпы, освещения хватало.
Странное ночное шествие, бросившее вызов ночи, пополнялось с каждым пройденным поворотом, и уже на подходе к парку сверху выглядело маленькой холодной галактикой.
«Господи, неужели здесь весь город? Неужели все собрались среди ночи, чтобы посмотреть, кто поет? Неужели… все услышали?» - Дженифер только сейчас начала осознавать всю бредовость ситуации. Эта песня гипнотизировала, усыпляла мысли и заставляла беспрекословно подчиняться. Было холодно – октябрь уже подбирался к концу. Девушке вдруг стало совершенно не по себе. Ей захотелось проснуться дома, но в то же время она отчетливо понимала, что это не сон: слишком бредово даже для сна.
Дженифер повернулась вправо. Лицо соседа, мистера Ньювелла, освещаемое холодными бликами, не выражало ничего, но внушало какой-то мистический ужас. «Это уже не человек» - пронеслась в голове девушки новая странная мысль, имеющая мало фактических оснований под собой… Но любой, окажись на ее месте, согласился бы с ней. Лицо (почему-то так и хотелось сказать «бывшего») соседа походило на белую мраморную маску, а во впавших глазах отсутствовали зрачки. Секунду спустя девушка поняла, что они закатаны вверх, но на эту самую секунду сердце успело остановиться от осознания, что его хозяйка находится в самой гуще настоящих зомби. Дженифер нестерпимо захотелось закричать, но кто знает, что было бы, если бы она нарушила этот странный транс. «Мой крик приглушил бы песню» - пронеслось в голове, и Джейн поняла, что ни к чему хорошему это бы не привело.
Как ей захотелось стать бестелесной, чтобы выбраться отсюда и убежать как можно дальше, не давая никому заподозрить о своем существовании! Но нельзя было даже остановиться. Она с трудом держалась, чтобы не упасть на колени и не заплакать от страха, от бессилия, от омерзения… ощущение, что все они уже мертвы, почему-то кол###### тоненькие струнки нервов больше, чем страх и бессилие. Но единственная живая в городе ходячих мертвецов, всеми силами пытающаяся отрешиться от окружающего, Дженифер продолжала идти.
Джейн не знала, сколько времени она прошагала в беспамятстве, но теперь, когда что-то неостановимо начало меняться, она очнулась. И страх навалился на ее хрупкие плечи с удвоенной силой: постепенно горожане начали просыпаться… но не такими, какими были раньше. Или, может, не такими, какими раньше хотели казаться?..
Так вышло, что Бахман-стрит оказалась во главе шествия. Взгляд Джейн вылавливал из первых рядов знакомые лица, которые начали меняться первыми. Мистер Брикман, лейтенант, прошедший Вьетнам и многие другие, не такие известные и не такие горячие точки, повернулся к горожанам лицом, будто хотел рассказать очередной случай военных лет или толкнуть ежегодную четвертоиюльскую торжественную речь о патриотизме. Народ остановился, будто бы отдавая дань уважения. Но, может быть, просто потому, что достигли нужного места?
Теперь Дженифер абсолютно точно знала, откуда доносилось пение. Нет… как вообще можно было подумать, что поет человек? При взгляде на дорогу, оканчивающуюся огромной, возможно даже бесконечной пропастью, на лице девушки сложилась ироническая улыбка, которая могла бы выражать «мы все умрем». Пение исходило с самого дна глубочайшей дыры, усиливаясь, отталкиваясь от стен, если только этому голосу нужно усиление. Но, и это совершенно точно, тот, кто поет, при желании мог бы спеть свою партию так, что слышно было бы по всей Вселенной. «Ты слышишь голос Матери города» - эта мысль напугала Джейн, потому что отдалась в голове не ее голосом.
Мистер Брикман, будто выдержав паузу, за которую все внимание переключилось на него, достал из недр походной сумки два предмета: один поблескивал в свете луны и имел цилиндрическую форму, другой был черным – не возникало сомнений в том, что это его любимый пистолет. Когда бывший вояка занес первый предмет над головой, и из него полилась прозрачная жидкость, преломляясь в лунном свете, стало ясно, что это спиртное (наверняка текила – он всегда предпочитал именно ее). Лейтенант не следил за тем, чтобы жидкость попадала в рот, хоть и раздвинул челюсти на расстояние, превышавшее возможное; напротив, он обливался спиртным. Джейн отвернулась: она поняла, что за этим последует.
Раздался выстрел. Кто-то рухнул, но это был не лейтенант. Второй выстрел – и вторая жертва пала оземь. «Вероятно, он решил оставить себе последний патрон, и, вспыхивая от пролитого спиртного, кинуться в толпу, унося за собой как можно больше мнимых врагов». Этот странный голос в голове, выдававший себя за ее собственный, решил пояснить некоторые моменты, причем делал это с присущим удаву спокойствием. Дженифер вспомнила услышанную где-то давно фразу о том, что с войны не возвращаются, и теперь смысл этих слов как никогда стал ей понятен.
Свихнувшийся лейтенант успел пальнуть еще раза три, прежде чем кто-то из толпы метко кинул керосиновую лампу. Тут же выбежали несколько человек – подростков – и ударами ног и кулаков скинули объятое пламенем тело в разинутую пасть тьмы. Не потому, что хотели кого-то спасти – потому, что давно мечтали это сделать. Затем один из них, взяв фонарик в обе руки, будто в молитве, добровольно спрыгнул вслед за Брикманом. Остальные же пытались швырнуть друг друга вниз. В завязавшуюся драку вмешался полицейский, который совсем недавно и так давно жил с Дженифер на одной улице; офицера Хоупа Джейн признала сразу. Здоровый страж закона всегда ненавидел местную шпану. Браво расправившись с двумя дубинкой и отправив обоих на дно ямы, он выхватил пистолет, но не успел им воспользоваться: третий сорванец что есть сил вгрызся в промежность полицейского. Но тот не взвыл от боли. Более того, ни одна мышца его лица не изменила своего положения, застыв в апатично-ухмыляющейся гримасе. Он схватил подростка за волосы и с силой оторвал от себя, поднимая над пропастью, а тот давился чужой кровью, болтал ногами и улыбался. Когда он был поднят над головами горожан, Дженифер увидела, что парню не больше пятнадцати. Коп тряхнул кажущееся маленьким в его руках тельце об край обрыва; Джейн не могла с такого расстояния услышать хруста мальчишеских костей, но готова была поклясться, что почувствовала его. Жизнь оборвалась, и бездыханное тельце скользнуло вниз. Осмотрев себя, будто только что осознав, что с ним произошло, офицер Хоуп выхватил из толпы первую попавшуюся девушку, повалил наземь, и, насев над ней, порвал ночную рубашку и начал разбивать лицо. Для нее все кончилось через минуту – в бездну упало тело, уже лишенное головы. Затем Хоуп встал, поправил прическу и ушел в толпу за новой жертвой. Та не заставила себя долго ждать: покорно подав офицеру руку, молодая, наверняка еще школьница, вышла из второго или третьего ряда. Секунду спустя девушка лишилась руки, которую Хоуп просто вырвал с корнем, как зрелую вишню с ветки. Но девушку это как будто и не волновало. Она прильнула к губам полицейского, оставшейся рукой, обнимающей его, удерживая причудливый красный фонарь. Из кишащей массы горожан на свободную площадку перед бездной вышла миссис Хоуп. Двумя выстрелами из револьвера в упор она расправилась с обоими. Вытянув из толпы какого-то незнакомого для Дженифер парня, она скинула с себя полицейскую куртку почившего мужа, под которой ничего не оказалось, обвилась бедрами вокруг тела парня, и они вместе соскользнули в пропасть.
Действо, похожее на какой-то демонический спектакль, отвратительное, обнажающее все человеческие пороки, непостижимым образом завораживало. Песня, хоть и становилась все громче с уходом каждого нового «актера» в бездну, уходила на второй план, играла роль хора, если сравнивать с античным театром. Человек, стоявший справа Дженифер (мистер Ньювелл успел куда-то пропасть), прыснул в немом смехе, отчего в видимых белках глаз проступили красные жилки глазного нерва. Он продолжал смеяться, указывая пальцем на «сцену» и схватившись за живот другой рукой, отчего ниточки нервов порвались, и глазные впадины заполнились кровью, стекавшей по лицу на холодный асфальт. Видимо, это рассмешило его еще больше, он упал на дорогу и стал биться головой. Полная женщина лет сорока с возмущенным лицом нанесла удар ногой по заднице нарушителя дисциплины, после чего тот, расталкивая горожан, по-щенячьи засеменил к «сцене», где, встав на ноги, повернулся к публике, отвесил поклон и нырнул в провал на дороге прежде, чем в него запустили чем-то тяжелым. Возмущенная маска на лице толстушки сменилась сначала на негодующую, а потом на нейтральную, и действие продолжилось.
На «сцене» показался знакомый герой. Мистер Ньювелл, когда-то успевший добраться до первых рядов, прохаживался по пьедесталу, недвусмысленно обнимая за талии двух рослых парней. У Дженифер екнуло сердце – в который раз за эту длинную параноидальную ночь. Ей казалось, что она хорошо знает соседа… Впрочем, его жене, появившейся на сцене, наверняка тоже. С лицом, пылающим от праведного гнева, она заставляла мужа убираться, указывая пальцем в сторону пропасти. Ньювелл в последний раз кокетливо улыбнулся жене и вместе со своими спутниками шагнул в пустоту, как раз в тот момент, когда на сцену выбежали дети. Ньювеллы младшие не помедлили взять пример с отца, даже не осознавая, что делают, чем свели мать в могилу. Прежде, чем она упала, на ее лице успело отобразиться безумие – так, очередная маска. Тут же на сцену выбежали дети и стали закидывать камнями оставшихся двоих. За ними – мисс Маргретти, учительница, карающая вместо того, чтобы предотвращать. Ее лицо очень походило на ухмылку мистера Хоупа. До того, как Ньювеллы, скрываясь от летящих в них камней, сорвались в пропасть, она успела проткнуть необычно острой указкой четверых малышей.
«Наверное, в этот момент она воображала себя героем. Сука», - подумала Дженифер, в свое время обучавшаяся у мисс Маргретти. И только теперь она поняла, что все это время стояла в очереди. Сначала песня, потом этот дьявольский спектакль – все это словно туманом застилало рассудок… Джейн сама не заметила, как оказалась в третьем ряду. Она могла сыграть свою роль – убить эту мразь с прыщиками вместо сисек (почему-то в тот момент отсутствие груди у учительницы для Дженифер играло важную роль), а затем свалиться сама, вынеся неизвестные испытания этих монстров над собственным телом. А могла отступить назад – вот только неизвестно, как на это отреагирует публика. В любом случае, едва ли будет хуже, чем пропасть.
Дженифер повернула назад, но ощутила непреодолимый натиск толпы. «Господи! Они подбадривают меня, как стеснительного актера! Они хотят, чтобы я исполнила роль…», - паника давала о себе знать. Сердце девушки бешено заколотилось. Она пыталась пробиться через стену из зрителей-горожан, понимая, что это бесполезно, но также понимая, что другого выхода для нее нет. Пробовала колотить в грудь бывшим горожанам, пробовала просто просить, но ничто не помогало. Вся залитая слезами, Дженифер не прекращала своих попыток. Что ж… быть может, в этом и есть ее маленькая роль – умереть, сражаясь?
Краем глаза она заметила, как мисс Маргретти с все той же злобной маской на лице прикрикнула на оставшихся учеников, топнув ногой – и те покорно спрыгнули в пропасть. Если роль Дженифер заключалась в спасении этих детей, то теперь даже смерть для нее потеряла смысл.
Дети летели во тьму, и в руке каждый из них держал фонарик. Десять огоньков, летящих вниз… И еще добрый десяток, если не больше, улетели до них. А целый город стоял в очереди. Ужасно было видеть эти проваливающиеся в никуда огоньки… Ужасно, потому что было совершенно ясно: перед тобой души, летящие вниз.
Неожиданно толпа начала поддаваться. Бесстрастные лица с пустыми глазами уставились на фигуру, как и Джейн, продиравшуюся через толпу, только в обратном направлении. Дженифер не хуже других узнала объект всеобщего внимания: никто иная, как Грейс Лоувэлл спешила на свой звездный час.
Грейс мало кто любил, зато по случаю и без оного каждый стремился назвать ее «шлюшкой», «дешевкой» и подобными не очень-то лестными словами, что не мешало ей быть выше окружающих. Правда, выше по-своему. Обладающая бесподобным телом Грейс всегда добивалась своего, используя свою красоту. Каждый, за спиной обзывающий ее, либо по-черному ей завидовал, а встретившись лицом к лицу, расплывался в подобострастной улыбке, как неудачницы вроде Маргретти, да и большинство женщин города, либо желал ее каждой клеточкой своего ничтожного тела, при встрече готовый вылизывать пыль с ее подошв, как и большинство из мужского населения. Грейс знала это, и относилась к горожанам, как к дерьму, и, надо отметить, зачастую по их достоинству.
Она грациозно взошла на импровизированную сцену, где ее с деланной радостью встречала Маргретти. Грейс подошла к ней вплотную и, можно было бы сказать с надменным, если б не отсутствие зрачков, взглядом, сняла с себя ночнушку и швырнула ее в лицо бывшей учительницы. Та, убрав с лица ткань, успела сменить маску лица на недоуменную, за секунду до того, как Грейс отправила ее в полет, чуть толкнув рукой.
Дженифер снова поймала себя на том, что не спешит спасаться. Но она поняла, что, просмотрев все предшествующее действо, просто не в силах пропустить кульминацию. Кульминация не заставила себя ждать: все мужчины, от мала до велика (некоторые не достигли и десятилетнего возраста), упали на колени перед обнаженным телом своего тайного кумира.
Грейс поманила пальцем, и первый в нерешительности, будто не сознавая своего счастья, робко двинулся к ней. Когда он был на середине пути к девушке, наперекор ему кинулся второй; тот, второй, вышел из оцепенения, заметив конкуренцию, в быстром прыжке настиг первого мужчину, лет сорока, и зубами выгрыз кадык. Затем, не смея подняться с колен, поволок захлебывающуюся кровью жертву к обрыву, чтобы скинуть вниз, как мусор. В правой руке умирающий все еще держал зажигалку, которую не гасил с самого начала, как и любой из стоящих здесь, и кожа на пальцах успела изрядно расплавиться; левой он не пытался ухватиться за жизнь, не мечтал хоть как-то навредить обидчику. Левую руку он тянул к Грейс. Секунды спустя он уже летел в разверзнутую в жадном оскале пасть, хоть и недавно пал жертвой другой пасти, все еще протягивая руку – теперь уже правую, с горящей зажигалкой – к своей госпоже.
Победитель осмелел, и позволил себе подняться к объемной груди Лоувелл, однако та не позволяла ему подняться выше. Было видно, что ее возбуждало возвышаться над ним. Он, покорный любому ее приказу, ласкал левую грудь языком, по спирали добираясь до соска. Его грудь тяжело и часто вздымалась, наверное, он не успевал дышать – так быстро билось сердце; возраст давал о себе знать. Но он и не думал останавливаться. Поиграв с возбужденным соском, он что есть сил впился в него зубами, так сильно, что, должно быть, начали трескаться зубы. Фонтанчики крови брызнули из покалеченной груди в разверзнутый рот. На мужчине были тонкие светлые трико, поэтому было заметно, когда он кончил. Грейс закричала, но ее вопль, сильный, утробный, так и не смог пробиться через тонны молчания: одиночный крик лишь подтверждает тяжесть окружающей тишины. Потому что с ее возвращением тебе кажется, что ты потерял слух.
Но нет, это был не крик боли; это был утробный экстазистический вопль. Если она и чувствовала боль – а она, несомненно, ее чувствовала – то это только делало огонь внутри нее еще жарче. В доказательство этому Грейс еще сильнее прижимала голову мужчины, которого, возможно, видела впервые, к окровавленной груди, а тот лишь продолжал ласкать ее языком, как ни в чем не бывало. Подарив ему еще несколько мгновений своей ласки, Грейс Лоувелл стремительным движением свернула крепкую мужскую шею, и, пока тело еще не успело перевалиться за край обрыва, поманила пальцем снова.
На сей раз на ее зов откликнулось пятеро. В них было нечто… даже не звериное. Они даже движениями напоминали насекомых. Они заведомо шли на самопожертвование, и каждый пытался быть первым. Слово «ирреальность» можно было в полной мере применить к каждому маленькому штришку этой сумасшедшей картины, но для описания всего творящегося на сцене его уже было недостаточно. Эта оргия, грязная, кровавая, допускающая воплощение любого, самого глубинного инстинкта, походила на жуткий ритуал удовлетворения древнейших богов, извращенных и злых, давно погребенных для цивилизованного мира под толстым слоем из почвы, камней и времени. И зрители были частью ритуала, необходимыми участниками. Дженифер почувствовала некую нечеловеческую энергию, жаром расходившуюся по телу и удерживающую ее на месте, прежде чем все чувства перешли в созерцание.
Пятеро мужчин различных возрастов облепили Грейс, как мелкие насекомые, и каждый стремился выразить ей свою рабскую покорность. Двое, среди которых Джейн узнала и местного пастора, Гейба МакГрегора, не осмеливаясь поднять лица, лобызали ступни жрицы. Еще двое, взобравшиеся на первых, но тоже не поднимающиеся с колен, прильнули губами к груди, из которой не прекращала струиться кровь. А один, совсем еще, кажется, мальчик, удовлетворял ее орально. Удивительно, но никто не пытался доставить удовольствие себе, думая только о ней… Это было противоестественно. Это делало картину нестерпимо, до тошноты, пошлой. Но именно в этом и состоял ритуал: слепая покорность и покорение началу.
Но затем, будто по щелчку, все изменилось. Движения мужчин стали резче, грубее. Затем они пустили в ход челюсти. Отчетливо был слышен хруст отрываемого с живого тела человеческого мяса. Кожа девушки стала покрываться темно-красной, в окружающей темноте почти черной, блестящей текстурой; она же, было видно, ощущала ее как платье. Мальчишка (хотя это слово чудовищно не стыкуется с описываемой ситуацией) энергично, но будто бы с нежностью вгрызался в лоно жрицы, выедая самую нежную плоть. И тогда Грейс Лоувелл, жрица нижайших богов инстинктивной (не)человеческой похоти, находящейся даже под эросом и танатосом, закричала снова, воздев руки к небу и исступленно улыбаясь, дрожа всем телом. Понятно, какое состояние она сейчас испытывала.
В секунды она убила четверых, оставив только мальчика, и поманила пальцем снова. Сложно было сосчитать, сколько народу – и мужчин, и женщин - кинулось к ней на этот раз. Но они не скрыли ее из виду: они все также не поднимались с колен. Толпа, облепившая окровавленное тело жрицы, стремительно поглощала ее плоть, толкаясь и давя отдельных горожан, но не смея толкнуть ее. А она вновь сумасшедше закричала, воздев к небу руки, перебиваясь с крика на дикий смех. Но тишина удивительным образом сохранялась… крики были одиночными, быть может, немного сдержанными их хозяйкой, и, как треск костра не нарушает густую тишину ночного леса, считанные минуты спустя становясь привычнее воздуха, так и крики Лоувелл казались родственными этому ночному безумию.
Грейс потела, раз за разом сотрясаясь в оргазме, темные волосы липли к ее лицу, а ее пожирали, и это точно были уже не люди. Эта куча больше походила на стадо голодных свиней. В последние секунды Грейс все также кричала и смеялась, а лицо ее становилось пугающе красивым по мере того, как из нее вытекала жизнь. Дело, наверное, даже не только в бледности, связанной с потерей крови, блеске влажной кожи и освещении… наверное, дело было в безумии, которое удивительно шло ее лицу.
Грейс больше никого не убила сама: кто-то был задавлен толпой, кто-то сам сваливался в пропасть, как кусок мяса от прокаженного тела. Вскоре и сама она, потеряв сознание, упала в пропасть, и на сей раз никто не стремился ее сберечь.
Несмотря на всю отвратительность зрелища, Дженифер ни разу не отвела взгляда. Она будто все это время пребывала в трансе. Одна леденящая мысль успела поразить еще не успевший пробудиться рассудок девушки: «Интересно, мои глаза не закатывались вверх, как у них?..» Но теперь Джейн начала приходить в себя, прежде всего, уничтожив жуткую мысль в зародыше. Огляделась. Поняла, что за все время не сдвинулась с места ни на йоту. А еще мгновение спустя поняла, что двигаться уже поздно: теперь все внимание было обращено к ней.
Удивительно, что окаменевшая тишина, устоявшая перед пронзительными, резкими, как уколы, воплями рассыпалась от первого же, произнесенного вполголоса слова: «ведьма», эхом раскатившегося над головами оставшихся. Было отчетливо видно, что глаза бывших горожан, бывших людей, приобретают красноватый оттенок, наливаясь кровью. Кровью и пламенем ненависти.
Диагноз «сумасшествие» ставится по степени несоответствия норме. Понятно, что для этого стада психов, совершенно потерявшего разум и движущегося к обрыву, будто туча леммингов, Дженифер казалась сумасшедшей, ведьмой. Да, слово «ведьма» с давних времен было более близким, понятным, привычным для обезумевшей толпы.
Джейн все также не могла сдвинуться с места, но теперь уже по другой причине: бежать было некуда. Она лишь бешено бегала взглядом в поисках хоть какой-нибудь соломинки, хотя бы призрачного шанса на спасение, практически не дыша. Время тянулось, как желе, но сейчас это играло против девушки: она уже готовилась принять смерть, лишь бы быстрее с этим покончить. Но, похоже, и этой сомнительной милости она была лишена. Когда смерть становиться лишь вопросом времени, человек ощущает себя мертвым еще при жизни; для Джейн это ощущение было ужасным вдвойне. Стоит ли говорить, что она плакала?
Ее взгляд застопорился на приотворенной двери ближайшего здания. Ну конечно! Разве кто-то, включая ее саму, додумался запереть дверь, уходя сегодня ночью из дома? Не медля больше ни секунды, Дженифер кинулась к своему последнему оплоту. И, несмотря на всю бросающуюся в глаза логичность спасительной зацепки, к ней в голову впервые пришла мысль о том, что кто-то по непонятным причинам покровительствует ей.
Балансируя на краю обрыва, у которого – кто знает? – может быть, и дна нет, Джейн не страшилась упасть. Она видела цель, ту самую соломинку, видела только ее. Она знала, что стоит остановиться хотя бы на терцию, чтобы оценить ситуацию, и эта соломинка не выдержит. Поэтому девушка почти бежала, лишь краем глаза замечая, как кто-то в погоне за ней переваливается за край, и почти не осознавая, что сама толкает некоторых в обрыв.
Захлопнувшаяся дверь оставила по одну сторону с Джейн четыре чьих-то пальца. Не дожидаясь, пока они начнут шевелиться, она что есть сил обрушила на них обутую в армейский ботинок ногу и растерла по грязному дощатому полу, словно давя садовых слизней.
Слезы заливали все лицо. Дженифер безумно хотелось сесть и разрыдаться, прямо здесь, в полутьме хлипкого убежища, но разве есть теперь время для слез? Можно было сделать единственную поблажку, которая будет даже на пользу. Как учил отец. Девушка набрала полную грудь воздуха и что есть сил закричала, выдавливая его вместе со слезами и стопорящим страхом из уставшего организма, сама удивляясь рычанию в собственном голосе.
Джейн наощупь нашла лестницу и взбежала по ней, чувствуя успокаивающий страх прилив сил. В мгновение ока она оказалась перед хлипкой лестницей. Ее немного ошарашило то, что нижняя ступенька отвалилась, как только она коснулась ее, но девушка и не думала останавливаться. Лишь по пути она поблагодарила Бога за то, что отвалилась именно первая ступенька, в которой она, кстати, увидела неплохое средство защиты. И вот, девушка, вооруженная ржавым стальным бруском, стояла на холодном пространстве крыши двухэтажного квартирного дома, готовящаяся встретить напор из нескольких десятков монстров. Прохладный ветер, появившийся только сейчас, колыхнул ее волосы, напоминая ей о том, что она должна быть такой же хладнокровной, как и ее невидимый спутник, дующий с севера. И сейчас ее лицо казалось куда красивее, чем приторно-страстное (и безумное) личико Лоувелл. В ее глазах горел огонь жизни – огонь ее борьбы за жизнь. Когда дверь рухнула, Джейн уже не желала больше ждать. Она сама накинулась на первых из приблизившихся.
Крича, Джейн с размаху ударила по голове сутулого парня лет двадцати, отчего левый глаз его налился кровью. Тело отлетело в сторону, а в следующее мгновение Дженифер с удовлетворением почувствовала под подошвой хруст шейных позвонков первого павшего. Второго она поразила колющим ударом в область сердца, добивать его не пришлось. Адреналин пылал в крови; движения были точны, а мышцы – полны сил. Сейчас Дженифер думала, что сможет держаться хоть вечность. Она не отрицала того, что ей это нравилось.
Сильным ударом, похоже, подсмотренным из гольфа, Джейн разнесла колено третьему. Упав перед ней, тот попытался изобразить жалобное лицо: удивительно, но они все еще продолжали играть. Ударом, подобным первому, она расправилась с еще одним из множества.
Тела падали, и вместе с ними гасли свечи и лампы. Они гасли не от поднявшегося вдруг ветра, который звучал в голове Дженифер новой песней, заглушая ту, что доносится из пропасти; пламя исчезало, когда падало на бетонный пол крыши рядом с бездыханным трупом.
Женщине лет сорока Джейн проткнула легкое. Та остановилась, опустив голову вниз и наблюдая за алой струйкой, изо рта вытекающей на платье. Джейн с помощью ноги извлекла свое орудие из тела, а то покатилось вниз по лестнице, расплескивая масло из лампы. На середине пролета стеклянный колпак, наконец, разбился, и язычок пламени жадно облизал все пролитое. «Если бы лестница была деревянной, это бы мне здорово помогло», - пронеслось в голове. То, что она могла бы погибнуть в пожаре, на ум почему-то не пришло.
Кто-то с середины лестницы метнул свою лампу в сторону девушки. Он взял много выше, но кипящее масло пролилось на куртку Дженифер. Не желая отвлекаться, она затушила маленькие язычки рукой.
Они падали на удивление легко – всего одного-двух ударов было достаточно, чтобы навсегда вывести из строя любого из них. Проблема была только в количестве. Былая энергия, какое-то (невозможно было сейчас даже предположить, какое) время переполнявшая девушку, теперь давала понять, что она далеко не бесконечна. Сил на сопротивление по-прежнему хватало, но теперь становилось совершенно ясно, что это лишь вопрос времени. Теперь бесконечными казались неиссякаемые потоки этих существ, бывших когда-то людьми… Дженифер становилось страшно; самые тяжелые мысли переполняли голову, но она продолжала твердо стоять на ногах и сражаться.
Незаметно подкравшийся один-из-них схватил девушку за куртку, то ли пытаясь ее снять, то ли в попытке сократить дистанцию и совершить ближнюю атаку. За свою дерзость эта бездушная тварь поплатилась сначала сломанной рукой, а затем и смертью, но свою роль выполнила: это существо было первым, прикоснувшимся к Джейн. Ее территория, ее невидимый защитный круг, была нарушена. Каждая клеточка ее тела будто покрылась льдом, когда голову посетила мысль: «Сколько мне еще осталось?», в момент сменившаяся на «А что со мной будет, когда они все доберутся до меня?»
И еще одна: «А может, лучше сойти с ума и быть как все?..»
То, что так пугало Джейн, начинало осуществляться. На крышу они уже выступали не поодиночке – полукруг монстров пытался сомкнуться в круг. Она сошла с места, начав остервенело истреблять окружающих, но те все прибывали. Глядя на их лица, нельзя было усомниться в том, что этот чертов спектакль, демоническая игра людскими телами, все еще продолжается, и каждый актер предвкушает развязку шедеврального сценария. Насколько концовка зависит от Дженифер?
Она все еще сражала тварей, но тяжелые мысли отяжеляли и сталь в руках. Еще немного. Что будет тогда? Что за развязка? Дженифер не желала знать ответа на этот вопрос. И был лишь единственный способ так и остаться в относительно счастливом неведении… А был ли у нее шанс? Или же то, что она оставалась единственной, сохранившей рассудок, было не покровительством, а лишь изощренной и подлой издевкой, долго, может быть, бесконечно долго продумываемой кем-то, коротающим вечность в непрекращающейся смерти? Кем-то, кто живет там, на дне?.. И по какому принципу этот кто-то
Мать
выбирала единственного зрителя, по совместительству исполняющего главную роль?
Она посмотрела вниз, на пропасть, которая многократно увеличилась в размерах, сожрав соседние улочки. Песня зазвучала с новой силой, а ветер стихал. Отдать себя им было бы глупо… Спектакль продолжится… Что стало с Грейс Лоувелл, чья роль была ведущей? И что могло бы стать с ней, исполнительницей главной роли? Воспалившийся страхом мозг рисовал различные картины, не скупясь на подробности; тысячи картин пронеслись перед глазами в считанные секунды. Невозможно! Нестерпимо! Она не позволит сделать это с собой! Уж лучше… А песня не устрашала, напротив – манила… В конце концов, может ли быть таким уж страшным существо, которое разносит такие прекрасные звуки?.. Уж точно, оно не страшнее, чем жуткая смерть среди этих демонических отродий… сойти с ума и быть как все…

Пение приобретало ликующие нотки. Ветер вновь стих, и больше ничто не нарушало тишину, лишь короткий звон стального бруска о бетон бросил последний скромный вызов мертвой ночной тишине. Кучка людей, собравшихся на крыше, провожала невидящим взглядом летящую во тьму девушку. Кто-то из них довольно улыбнулся, кто-то просто, развернувшись, ушел по своим делам. Сегодня был пройден лишь крошечный отрезок огромного пути, но начало ведь всегда играет ведущую роль.

Образ женщины, удивительно похожей на Дженифер, но уже тронутой сединой показался ей в небе. Женщина плакала. Ее глаза, блестящие от слез, смотрели прямо в душу улетающей в вечную тьму Джейн. Девушка тоже плакала, и слезы, отделяющиеся от лица, еще некоторое время были видны, и, преломляясь в чудом еще доходившем до сюда лунном свете, были похожи на крохотные звездочки, даже на звездную пыль.
«Песня… она звала меня» - оправдывалась Дженифер, не произнося ни слова.
«Люди часто ищут себе оправдание в голосах, зовущих на дно пропасти. Но чей еще голос, кроме собственного, может звучать в нашей голове, мыслить за нас? В любую пропасть мы ступаем сами» - голос женщины, переполненный немыслимой горечью, отдавался в голове Джейн.
«Прости…»
Женщина больше ничего не говорила, а лишь, отвернувшись, ушла в небо по невидимой лестнице. Дженифер чувствовала, как окружающая темнота заполняла ее изнутри. Ей было больно, безумно больно, но она понимала, что сама сделала выбор. Она хотела закричать, но не позволяла себе этого: иначе ей вспомнился отец. Она не смогла бы теперь смотреть в глаза ни ему, ни матери. Она лишь продолжила падение, закрыв глаза.

Дженифер вновь открыла глаза, когда источник пения был совсем рядом. Она повернулась к нему лицом и увидела, что это было за существо. Джейн мечтала бы сейчас вновь закрыть взор, отрешиться от происходящего, представить, что никогда этого не видела, но она мешала ей. Прямо перед ней была Мать, злое начало, противоположное предыдущей явившейся сущности. Скопление жира алчно смотрело на Дженифер миллиардами чужих глаз, принадлежавших человеческим лицам, навсегда застрявшим в уродливом теле Матери; среди лиц Джейн могла узнать некоторые, которые несколько часов назад видела на площади, еще некоторых с трудом можно было узнать, только вспомнив портреты местных политических и религиозных деятелей прошлого. Но все они терялись во множестве совершенно разных, незнакомых лиц. Разверзнутая пасть Матери обнажала частокол желтых зубов, по спирали уходящих в глубь ее организма. Высунутый бесформенный язык был готов подхватить Дженифер и отправить
обратно
внутрь себя.
Вторая пасть – гипертрофированных размеров, но вполне человеческих очертаний – создавала сводящую ума песню.

Дженифер Элизабет Кэррол, прямой потомок местной святой, стала всего лишь еще одной из бесконечного сонма терзаемых душ, проглоченных первородным порождением хаоса и вечно ищущих выход к свету. Но жадная, прожорливая Мать, создающая лишь ради последующего разрушения, никогда не отпустит ни одну из них.

[Zim-Zum]

В целом хорошо написано, но после прочтения чувствуется общая незавершенность. Сюжету не хватает глубины, остаются вопросы "что/почему/зачем", которые не тянут на интригующую недосказанность в стиле СХ. А красный эпизод, имхо вообще сбоку припеку. Слишком уж механичное и скупое описание Матери и еще что-то - гм, не знаю, что - совершенно не гармонирует с общим стилем рассказа.
Теперь об ошибках
Коп тряхнул кажущееся маленьким в его руках тельце об край обрыва
Нельзя тряхнуть обо что-то. Скорее ударить, приложить, грохнуть, хватить и т.д.

Кожа девушки стала покрываться темно-красной, в окружающей темноте почти черной, блестящей текстурой
Текстура не может покрывать предмет - предмет может быть определённой текстуры.

Победитель осмелел, и позволил себе подняться к объемной груди Лоувелл, однако та не позволяла ему подняться выше
Запятая после "осмелел" не нужна.
Обьёмная грудь??
Два раза "подняться" - это худ. замысел или просто тавтология?

Но нет, это был не крик боли; это был утробный экстазистический вопль
Экстатический

Понятно, какое состояние она сейчас испытывала
в каком состоянии она сейчас находилась

В секунды она убила четверых, оставив только мальчика, и поманила пальцем снова
В считанные секунды

кто-то сам сваливался в пропасть, как кусок мяса от прокаженного тела. Вскоре и сама она, потеряв сознание, упала в пропасть, и на сей раз никто не стремился ее сберечь
Кусок мяса отваливается - вообще, на мой взгляд, сравнение не очень удачно.
Повторяющееся "пропасть" бросается в глаза.

Джейн все также не могла сдвинуться с места, но теперь уже по другой причине: бежать было некуда. Она лишь бешено бегала взглядом в поисках хоть какой-нибудь соломинки, хотя бы призрачного шанса на спасение, практически не дыша
Всё так же
Бежать некуда, бегала взглядом...

Не медля больше ни секунды, Дженифер кинулась к своему последнему оплоту
Оплот может быть только - надежды. имхо, т.к. со 100% уверенностью сказать не могу.

Джейн наощупь нашла лестницу и взбежала по ней, чувствуя успокаивающий страх прилив сил
"успокаивающий страх прилив сил" - не воспринимающаяся на слух конструкция. "Прилив сил, успокаивающий страх".

Сильным ударом, похоже, подсмотренным из гольфа, Джейн разнесла колено третьему
Позаимствованным из гольфа

Джейн с помощью ноги извлекла свое орудие из тела
Хотела бы я взглянуть на эту картину Лучше описать поподробнее - схватилась, (от)толкнула ногой...

Былая энергия, какое-то (невозможно было сейчас даже предположить, какое) время переполнявшая девушку, теперь давала понять, что она далеко не бесконечна
Дать понять о том, что энергия не бесконечна, может только усталость, а не сама энергия)))

За свою дерзость эта бездушная тварь поплатилась сначала сломанной рукой, а затем и смертью
Жизнью.
И лучше убрать "эта"

Она хотела закричать, но не позволяла себе этого: иначе ей вспомнился отец
вспомнился бы отец. Или "вспомнится отец"

Постарайтесь развить тему, дайте ей начало и почву.

Изменено: Zim-Zum, 08 Март 2008 - 22:15

[Alex-X]

Постарайтесь развить тему, дайте ей начало и почву.

конечно! Будем ждать.

[DAFf]

Спасибо за замечания, которые в 90% случаев заставили покраснеть. Вообще, мне кажется, что с момента поступления на филфак моя грамотность упала в эту самую, повторюсь, пропасть. Талант стремится туда же. Где-то с середины рассказ стал попыткой преодоления апатии. Как дописывал концовку, вообще почти не помню.
Надо что-то делать с душевной и телесной ленью. Прежде всего, забыть слово "что-то". Надеюсь исправить(ся).

[Sherrri]

Уххх.
Что сказать.
Что понравилось: мистичность и философский налет.
Что не понравилось: обилие мяса и толпа. Все это как-то… напомнило не столько СХ, сколько СХМ [ну и "Парфюмера" немного].
Мелкие недочеты (помимо тех, что Zim-Zum отметила уже): "обула отцовские ботинки" – размер женской ноги обычно значительно меньше мужской, и мужские ботинки с нее бы сваливались при ходьбе. "Зрачки закатаны" – рукава могут быть закатаны от слова "закатать", а зрачки, наверное, закачены – от слова "закатить". "в этот момент она воображала себя героем" - героиней, может.
Что очень понравилось: как и от прежних ваших рассказов, от этого есть какое-то ощущение, что вашим мыслям тесно в словах. Что тексту не хватает каких-то чисто наживных вещей, а самое главное, которому не научишься, глубоко внутри есть.